Юкио Мисима — Исповедь маски краткое содержание
Исповедь маски читать онлайн бесплатно
…Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог загадал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия живут. Я, брат, очень необразован, но я об этом много думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота. А впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит.
Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы
Я очень долго пытался доказать окружающим, что помню момент своего рождения. Взрослые всякий раз поначалу смеялись, а потом решали, что я над ними издеваюсь, и смотрели на бледного мальчика с совсем недетским лицом неодобрительно и укоризненно. Если это были какие-нибудь малознакомые люди, бабушка, боясь, что ее внука сочтут за идиота, резким голосом приказывала мне пойти куда-нибудь поиграть.
Все еще посмеиваясь, взрослые обычно пускались в какие-нибудь научные рассуждения. Стараясь выражаться попроще, чтобы ребенок понял, они понемногу распалялись. Младенец рождается с закрытыми глазами, говорили они. Но если даже и с открытыми, все равно его память не способна удержать увиденное. «Ну как, понял?» – спрашивали взрослые, похлопывая по плечику все еще сомневающегося ребенка. Тут они обычно спохватывались, вообразив, что попались на удочку маленького шутника. С детьми надо держать ухо востро. Чертенок наверняка подлавливает нас, чтобы спросить про «это самое». Сейчас пролепечет своим невинным голоском: «А откуда я родился? И почему?»
Поэтому в конце разговора взрослые всякий раз умолкали и смотрели на меня с какой-то непонятной оскорбленной улыбкой.
На самом деле их подозрения были совершенно безосновательны. Я вовсе не собирался расспрашивать их про «это». Да и потом, мне в голову бы не пришло расставлять взрослым какие-то ловушки – я слишком боялся вызвать их неудовольствие.
И все же, невзирая на все насмешки и разъяснения старших, я твердо знал, что помню миг своего рождении. Может быть, мне рассказал кто-то из присутствовавших при родах, а я потом об этом забыл? Или виной всему мое своевольное воображение? Как бы то ни было, одна картина так и стоит у меня перед глазами. Это край тазика, в котором купали новорожденного. Тазик был совсем новый, из отполированного свежего дерева; изнутри я видел, как на его бортике ослепительно вспыхнул луч света – яркий, золотой, и всего в одном месте. Лившаяся в тазик вода пыталась слизнуть этот золотой блик, но так и не сумела. Наоборот, вода вокруг меня, то ли отражая луч, то ли вобрав его, и сама заискрилась огоньками, по ней прошла мелкая сияющая рябь.
Самый сильный аргумент против подлинности этого воспоминания состоит в том, что я родился не днем, а в девять часов вечера. Так что никакого солнца в тот момент сиять не могло. Надо мной подшучивали, говоря, что это, наверное, был свет электричества, но я без труда отмахивался от соображений здравого смысла и по-прежнему оставался непоколебим: пусть это было хоть глубокой ночью, все равно край тазика вспыхнул золотым сиянием. И я был твердо уверен, что видел тот яркий луч не когда-нибудь, а именно сразу после своего рождения.
А родился я через два года после Великого землетрясения note 1. За десять лет до этого события мой дед, губернатор одной из колоний, был вынужден подать в отставку note 2: чтобы замять один крупный скандал, он взял на себя вину своего подчиненного. (Я не приукрашиваю эту историю – в жизни не встречал человека, который с таким абсолютным, идиотским доверием относился бы к окружающим, как мой дед.) И с тех пор дела нашей семьи со стремительным, я бы даже сказал, каким-то залихватским ускорением покатились под гору. Чудовищные долги, опись имущества, продажа имения – чем хуже шли денежные дела семейства, тем болезненнее воспалялось тщеславие его членов, словно одержимых некоей темной силой.
Вот почему на свет я появился в запущенном наемном особняке, расположенном в далеко не самом престижном районе столицы. Этот дом, с мрачными, закопченными стенами, стоял на склоне холма; с одной стороны в нем было два этажа, с другой – три. Вид он имел довольно заносчивый и нелепый: помпезные железные ворота, широкие газоны, гостиная размером с буддийский храм. В особняке было множество плохо освещенных комнат и целых шесть служанок. Всего под этим скрипучим, как старый сундук, кровом жили десять человек: дед, бабушка, мои родители и прислуга.
Причина злосчастий нашего семейства коренилась, с одной стороны, в неуемном предпринимательском пыле деда, а с другой – в вечных болезнях и безрассудной расточительности бабушки. Дед то и дело увлекался какими-то сумасшедшими проектами, которые подсовывали ему всякие сомнительные приятели, и отправлялся за тридевять земель в погоне за золотым дождем. Бабушка, происходившая из старинного рода, относилась к своему супругу с ненавистью и презрением. Нрава она была неустойчивого, но душу имела поэтическую – с некоторым налетом безумия. Хроническая невралгия постепенно подтачивала ее нервную систему, одновременно придавая еще большую остроту ее уму. Допускаю, что приступы депрессии, мучившие бабушку вплоть до самой смерти, были следствием тех страданий, которые доставлял ей дед своими похождениями в более молодые годы.
Читать еще: Формы тела аниме парней. Аниме: рисуем тело
Вот в какой дом привел мой отец хрупкую и очаровательную невесту, мою будущую мать.
Утром 14 января 1925 года у нее начались схватки. А в девять часов вечера она разродилась хилым младенцем, весившим немногим более двух килограммов. На седьмой день ребенка нарядили в розовое фланелевое белье, шелковое кимоно с узорами; и дед в присутствии всех домочадцев торжественно написал мое имя на свитке, который поместил в семейный алтарь – токонома.
Волосы у меня долго оставались светло-золотистыми. Их натирали оливковым маслом до тех пор, пока они не почернели. Отец с матерью жили на втором этаже, и на сорок девятый день бабушка забрала меня у них, заявив, что таскать ребенка по лестнице вверх-вниз опасно. Таким образом, моя кроватка оказалась в вечно закупоренной комнате бабушки, где пахло старостью и болезнью. Там я и рос.
Когда мне был год, я упал с третьей ступеньки лестницы и расшиб себе лоб. Бабушка была в театре Кабуки, и, радуясь свободе, мать с гостившими у нас двоюродными братьями и сестрами отца устроили шумное веселье. Когда мать пошла за чем-то на второй этаж, я побежал за ней следом, наступил на край ее кимоно и упал.
В театр срочно позвонили. Вернувшаяся бабушка остановилась в дверях, опираясь на палку, и пристально поглядела в лицо вышедшему ее встречать отцу. Потом медленно, чеканя каждый слог, спросила странно спокойным голосом:
Тогда бабушка величественно и уверенно, словно жрица в храм, вошла в дом…
В новогоднее утро – мне тогда шел пятый год – я внезапно ощутил приступ тошноты, и меня вырвало чем-то кофейно-коричневым. Домашний доктор, осмотрев меня, заявил, что не ручается за мое выздоровление. Меня всего истыкали уколами камфары и глюкозы. Пульс не прощупывался. Через пару часов собрались все домашние посмотреть на мое мертвое тело…
Сшили саван, принесли мои любимые игрушки, приехали родственники.
Еще через час я вдруг обмочился. Старший брат матери, сам доктор, воскликнул: «Он выживет!» Появление мочи означало, что сердце снова заработало. Вскоре я обмочился вновь. Щеки у меня постепенно порозовели от света возвращавшейся жизни.
Эта болезнь – она называлась «самоинтоксикация» – стала хронической. Раз в месяц она непременно навещала меня, то в легкой форме, то в тяжелой. Неоднократно случались опасные приступы. Со временем я научился различать по первым признакам приближающегося кризиса, близко он подведет меня к смерти или не очень.
Примерно к этому периоду относится мое первое, уже несомненное, воспоминание; его странная тень доставила мне немало страданий.
Я не помню, кто в тот день вел меня за руку – мать, няня, горничная или тетя. Не помню и время года. Предвечернее солнце неярко освещало дома на холме. Женщина – какая-то женщина – вела меня за руку вверх по улице, мы возвращались домой. Навстречу нам кто-то спускался, и моя провожатая, сильно потянув меня за ладонь, освободила проход. Мы остановились.
Исповедь маски
Очень кратко
Юноша повествует о своей внутренней борьбе между духовной любовью к прекрасной девушке и скрытыми гомосексуальными наклонностями, о желании излечиться от «ненормальности» и одиночества.
В качестве эпиграфа используется цитата о красоте из романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы».
Глава первая
Повествование ведётся от лица главного героя Кими (его имя упоминается в романе только один раз). Семья его обеднела после громкого скандала: дед взял на себя чужую вину. «Бабушка. относилась к своему супругу с ненавистью и презрением. Нрава она была неустойчивого, но душу имела поэтическую — с некоторым налётом безумия».
Кими родился 14 января 1925 года. Бабушка забрала его на воспитание, поселив в своей комнате, «где пахло старостью и болезнью». Когда мальчику шёл пятый год, у него была выявлена хроническая болезнь — самоинтоксикация.
В детстве Кими часто рассматривал в книге одну и ту же иллюстрацию: «Жанна д’Арк с поднятым мечом на белом коне». Он был жестоко разочарован, узнав, что этот прекрасный рыцарь — переодетая женщина.
«И ещё одно воспоминание. Солдатский пот. проникал в мои ноздри и пьянил меня».
Мальчик обожал сказки. Но ему не нравились принцессы, только принцы. «Я вообще любил читать про юношей, которых в сказке убивают». «. сердце моё неудержимо тянулось туда, где царили Смерть, Ночь и Кровь».
«Я часто с наслаждением воображал, как погибаю в бою или падаю, сражённый рукой убийцы. И в то же время я панически боялся смерти».
Как-то бабушка пригласила церемониальную процессию к ним во двор. Участники вели себя неистово и вытоптали весь сад. Ярче всего ребёнку запомнилась застывшая «маска такого неистового, развратного опьянения жизнью».
Глава вторая
С двенадцати лет Кими начал предаваться «дурацкой привычке», глядя на картинки с кровавыми боями самураев и солдат. Он испытывал возбуждение от садистских фантазий, где фигурировали растерзанные тела атлетических юношей. Особенно его мысли занимала репродукция «Святого Себастьяна» Гвидо Рени. Он даже написал о Себастьяне поэму в прозе.
Воспользовавшись переездом, родители наконец забрали Кими к себе. Для бабушки это стало трагедией. Раз в неделю мальчик должен был ночевать у неё. «Так в двенадцать лет я обзавёлся страстной шестидесятилетней возлюбленной».
Во втором классе гимназии Кими влюбляется в переведённого к ним второгодника Оми, хулигана и авторитета среди всех мальчишек. Любовь к Оми основывалась на физическом желании. Для Кими парень был воплощением мужественности, силы и грубости. Его мускулистая фигура вызывала восхищение. Кими избегал интеллектуальных тем с объектом своей страсти, опасаясь, что рассеется его совершенство. Контакт на уровне разума убивал желание: «ожидая от партнёра полного невежества, я и сам испытывал жгучую потребность в полном отказе от разумности, я поднимал мятеж против интеллекта».
Читать еще: Гослото 7 из 49 статистика. Реально ли выиграть
В начале лета на уроке гимнастики Кими наблюдал, как Оми подтягивается. Глядя на его прекрасную фигуру, Кими испытал новое чувство: зависть к его атлетическому телу, которая поставила точку в его любви к Оми. Сам Кими имел весьма жалкую фигуру, был очень тщедушен.
«Я понимал, что мои вожделения ненормальны и даже неправильны, что моим товарищам они несвойственны». Фантазии мальчика становились все кровожаднее. Однажды он представил ритуальное убийство своего красивого одноклассника и поедание его плоти.
Глава третья
«В отличие от своих одноклассников я не терзался тайным вожделением по женскому телу, а потому не ведал стыда». Кими сознательно сотворил для себя химеру самообмана — он ничем не отличается от других, ведь юноша понятия не имел об истинных желаниях своих товарищей.
Однако с ним случались «созерцательные влюблённости». Духовное обожание было вызвано троюродной сестрой, красавицей Сумико, и незнакомой девушкой в автобусе, «чьё холодное и неприступное лицо пробуждало. интерес».
Началась война. Кими мечтал о смерти, представлял, как будет сражён пулей.
Его стали интересовать мальчики помладше — «эфебы» (так называли греческих юношей от 18 до 20 лет, проходящих военную выучку). Новым объектом любви стал 17-летний Якумо. Проведение дежурной поверки дало возможность юноше любоваться полуобнажённым телом Якумо.
В сентябре 1944-го года Кими окончил гимназию и по настоянию отца поступил в юридический университет. Он познакомился с сестрой своего друга Кусано — Соноко. Юноша искренне восхищался Соноко.
По состоянию здоровья Кими не взяли служить. В этот момент он осознал, что его желание умереть было чистой иллюзией, на самом же деле он яростно цепляется за жизнь.
Однажды мать Кусано пригласила поехать Кими вместе с их семьёй навестить сына на службе. На перроне Кими увидел, как Соноко спускается по лестнице. «Никогда ещё девичья красота так не затрагивала моё сердце. Мне сдавило грудь, я почувствовал себя словно очищенным».
Они начали общаться. Кими приносил Соноко книги. Как-то при встрече девушка сказала, что было бы здорово, если бы прямо сейчас на них сбросили бомбу. «Она, похоже, сама не поняла, что эти слова — признание в любви». Вскоре их семья эвакуировалась из Токио. Перед отъездом Соноко передала юноше письмо. Они стали переписываться, и вскоре общение приобрело более интимный характер.
Несмотря на духовную связь с девушкой, внутренний голос терзал Кими, напоминая о его кровавых фантазиях и отсутствии какого-либо интереса к женскому телу.
Однажды после службы в арсенале Кими отправился домой. У него случился приступ тонзиллита. Дома он лёг в постель. Его пришла проведать родственница Тяко, лет на пять старше Кими. Она научила юношу целоваться.
По приглашению семьи Соноко Кими навестил их в эвакуации. Ему удалось поцеловать девушку. «Я самозабвенно разыгрывал роль. Любовь и желание в этом спектакле не участвовали».
«Я приложил свои губы ко рту Соноко. Никаких ощущений. Мне стало всё ясно».
Перед отъездом Кими в Токио Соноко спросила о том, что он привезёт ей в следующий раз, намекая на предложение руки и сердца. Кими мысленно пришёл в ужас. Он ощущал своё малодушие и слабость, недостойное поведение мужчины по отношению к Соноко.
Юноша задумался о самоубийстве, но отметив, как косит людей сейчас война, пришёл к выводу, что «к самоубийству эпоха явно не располагала».
Письмо, пришедшее от Соноко, было полным искренней любви. Кими «испытывал ревность к чувству любящей его женщины». Вскоре последовало дружеское письмо от Кусано, в котором тот прямо спрашивал о намерении Кими жениться на Соноко. Отказ Кусано обещал принять также с пониманием. Кими витиевато сообщил об отказе.
Японии была предложена капитуляция, а значит, начинается «обычная жизнь» — «от одного этого словосочетания меня бросило в дрожь».
Глава четвёртая
Умерла младшая сестра Кими: «Обнаружилось, что я, оказывается, умею плакать. » Вскоре Соноко вышла замуж за какого-то мужчину.
В университете у юноши появился приятель. Разгадав по поведению Кими, что у него не было эротического опыта, друг предложил посетить с ним бордель. Однако и эта попытка пробудить вожделение к женщине провалилась.
Однажды в трамвае Кими увидел Соноко. Через мгновение он понял, что обознался. Но юношу настигло такое же незабываемое чувство, что и тогда на перроне, когда Соноко спускалась по лестнице. Душу пронзил привкус скорби.
Встреча с самой девушкой уже не произвела такого сильного впечатления. Они стали видеться время от времени. «. дух и плоть во мне существовали раздельно. Любовь к Соноко воплощала тоску по нормальности, по всему духовному и непреходящему».
Через год они словно пробудились: их встречи были бесплодными. В очередной раз они встретились в ресторане «Золотой петух». Соноко говорила о бессмысленности их встреч, ведь у неё есть муж. Она хочет принять обряд крещения и не должна думать о других мужчинах.
Кими предложил пойти на танцплощадку, но после пожалел о своём предложении: там собралась весьма вульгарная публика. На улице внимание его привлекло варварски грубое, неизъяснимо прекрасное тело юноши с татуировкой в виде пиона. От этого зрелища Кими отвлекла Соноко: осталось всего пять минут, и «пришло время расставаться».
Исповедь маски — Мисима Юкио
Кол-во страниц: 6
Поделиться в соц.сетях:
Исповедь маски — Мисима Юкио краткое содержание
«Исповедь маски» – роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925-1970), прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Сюжет «Исповеди маски» оказался пророческим: в 45 лет Мисима, блестящий писатель, драматург, режиссер театра и кино, один из ярчайших представителей послевоенного поколения, покончил с собой, совершив харакири.
Читать еще: Над кукушкиным гнездом главный герой. Кен Кизи
Исповедь маски читать онлайн бесплатно
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
…Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог загадал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия живут. Я, брат, очень необразован, но я об этом много думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота. А впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит.
Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы
Глава первая
Я очень долго пытался доказать окружающим, что помню момент своего рождения. Взрослые всякий раз поначалу смеялись, а потом решали, что я над ними издеваюсь, и смотрели на бледного мальчика с совсем недетским лицом неодобрительно и укоризненно. Если это были какие-нибудь малознакомые люди, бабушка, боясь, что ее внука сочтут за идиота, резким голосом приказывала мне пойти куда-нибудь поиграть.
Все еще посмеиваясь, взрослые обычно пускались в какие-нибудь научные рассуждения. Стараясь выражаться попроще, чтобы ребенок понял, они понемногу распалялись. Младенец рождается с закрытыми глазами, говорили они. Но если даже и с открытыми, все равно его память не способна удержать увиденное. «Ну как, понял?» – спрашивали взрослые, похлопывая по плечику все еще сомневающегося ребенка. Тут они обычно спохватывались, вообразив, что попались на удочку маленького шутника. С детьми надо держать ухо востро. Чертенок наверняка подлавливает нас, чтобы спросить про «это самое». Сейчас пролепечет своим невинным голоском: «А откуда я родился? И почему?»
Поэтому в конце разговора взрослые всякий раз умолкали и смотрели на меня с какой-то непонятной оскорбленной улыбкой.
На самом деле их подозрения были совершенно безосновательны. Я вовсе не собирался расспрашивать их про «это». Да и потом, мне в голову бы не пришло расставлять взрослым какие-то ловушки – я слишком боялся вызвать их неудовольствие.
И все же, невзирая на все насмешки и разъяснения старших, я твердо знал, что помню миг своего рождении. Может быть, мне рассказал кто-то из присутствовавших при родах, а я потом об этом забыл? Или виной всему мое своевольное воображение? Как бы то ни было, одна картина так и стоит у меня перед глазами. Это край тазика, в котором купали новорожденного. Тазик был совсем новый, из отполированного свежего дерева; изнутри я видел, как на его бортике ослепительно вспыхнул луч света – яркий, золотой, и всего в одном месте. Лившаяся в тазик вода пыталась слизнуть этот золотой блик, но так и не сумела. Наоборот, вода вокруг меня, то ли отражая луч, то ли вобрав его, и сама заискрилась огоньками, по ней прошла мелкая сияющая рябь.
Самый сильный аргумент против подлинности этого воспоминания состоит в том, что я родился не днем, а в девять часов вечера. Так что никакого солнца в тот момент сиять не могло. Надо мной подшучивали, говоря, что это, наверное, был свет электричества, но я без труда отмахивался от соображений здравого смысла и по-прежнему оставался непоколебим: пусть это было хоть глубокой ночью, все равно край тазика вспыхнул золотым сиянием. И я был твердо уверен, что видел тот яркий луч не когда-нибудь, а именно сразу после своего рождения.
А родился я через два года после Великого землетрясения . За десять лет до этого события мой дед, губернатор одной из колоний, был вынужден подать в отставку : чтобы замять один крупный скандал, он взял на себя вину своего подчиненного. (Я не приукрашиваю эту историю – в жизни не встречал человека, который с таким абсолютным, идиотским доверием относился бы к окружающим, как мой дед.) И с тех пор дела нашей семьи со стремительным, я бы даже сказал, каким-то залихватским ускорением покатились под гору. Чудовищные долги, опись имущества, продажа имения – чем хуже шли денежные дела семейства, тем болезненнее воспалялось тщеславие его членов, словно одержимых некоей темной силой.
Вот почему на свет я появился в запущенном наемном особняке, расположенном в далеко не самом престижном районе столицы. Этот дом, с мрачными, закопченными стенами, стоял на склоне холма; с одной стороны в нем было два этажа, с другой – три. Вид он имел довольно заносчивый и нелепый: помпезные железные ворота, широкие газоны, гостиная размером с буддийский храм. В особняке было множество плохо освещенных комнат и целых шесть служанок. Всего под этим скрипучим, как старый сундук, кровом жили десять человек: дед, бабушка, мои родители и прислуга.
Причина злосчастий нашего семейства коренилась, с одной стороны, в неуемном предпринимательском пыле деда, а с другой – в вечных болезнях и безрассудной расточительности бабушки. Дед то и дело увлекался какими-то сумасшедшими проектами, которые подсовывали ему всякие сомнительные приятели, и отправлялся за тридевять земель в погоне за золотым дождем. Бабушка, происходившая из старинного рода, относилась к своему супругу с ненавистью и презрением. Нрава она была неустойчивого, но душу имела поэтическую – с некоторым налетом безумия. Хроническая невралгия постепенно подтачивала ее нервную систему, одновременно придавая еще большую остроту ее уму. Допускаю, что приступы депрессии, мучившие бабушку вплоть до самой смерти, были следствием тех страданий, которые доставлял ей дед своими похождениями в более молодые годы.
Источники:
http://nice-books.ru/books/proza/sovremennaja-proza/119703-yukio-misima-ispoved-maski.html
http://briefly.ru/misima/ispoved_maski/
http://the-librarian.ru/bookread-37666
